Он как-то сразу меня ободрил, потрепав по затылку. В прикосновении было столько нежности, столько ласки. Море любви на расстоянии вытянутой руки.

– Он может убивать тебя сколько ему вздумается – но ты не дашь себя убить.

Он умел быть полезным тогда, до начала.

Что до Пенни, то болезнь подступала, а мы ничего не замечали. Женщину, которую мы знали всю нашу короткую жизнь – кажется, она ни разу даже не простужалась, – временами будто бы пробирала дрожь. Но она тут же отгоняла ее.

Были моменты явной дурноты.

Или раздавался ее кашель.

В начале дня ее, бывало, охватывала сонливость, но она работала так много и подолгу – что ж, мы думали, дело в этом. Как бы мы поняли, что причина не в Хайперно – где кишат детишки и микробы. Она всегда за полночь засиживалась над тетрадями.

Ей просто нужно отдохнуть.

А тем временем вы можете себе представить, как славно мы тренировались.

Мы боксировали во дворе, боксировали на крыльце.

Сходились под сушильным столбом, иногда и в доме – всюду, где только могли; сначала это были мы с батей, но потом стали пробовать все. Даже Томми. Даже Пенелопа. Ее светлые волосы начали понемногу седеть.

– Вы ее берегитесь, – однажды заметил отец. – У нее убийственный оверхенд левой.

Что до Рори и Генри, они никогда больше не ладили так хорошо, как тогда: кружась, сходясь, тузя друг друга, хлеща по рукам, по плечам. Рори даже разок извинился, и даже – о чудо – без ужимок, когда стукнул Генри немного ниже, чем позволяют правила.

В школе я терпел, как мог, – а дома осваивал защиту («Не опускай руки, следи за шагами») и нападение («Джеб отрабатывай весь день»), пока окончательно не приблизился момент сейчас-или- никогда.

Вечером накануне того дня, когда все произошло и мне пришлось наконец сцепиться с Джимми Хартнеллом, отец зашел в комнату, которую я делил с Клэем и Томми. Остальные уже спали на нижних ярусах нашей трехэтажной кровати, а я лежал без сна у себя наверху. Как обычно поступают дети, я закрыл глаза, когда вошел отец, и он, осторожно тряхнув меня за плечо, заговорил:

– Эй, Мэтью, а как насчет еще немного потренироваться?

Уговаривать меня не было нужды.

Но в этот раз, когда я потянулся за перчатками, отец сказал, что они не нужны.

– Как? – зашептал я. – Прямо кулаками?

– А когда ты выйдешь против него, перчаток не будет, – отвечал отец, но теперь он говорил как-то неспешно. – Я тут заглянул в библиотеку.

Я прошел следом за ним в гостиную, где он указал на старую видеокассету и старый видеоплеер (древний черный с серебром аппарат) и велел запустить. Как выяснилось потом, на самом деле он купил аппарат на какие-то отложенные деньги: начало рождественских накоплений. Читая название на кассете – «Последние великие боксеры» – я чувствовал, что отец улыбается.

– Прикольно, да?

Магнитофон заглотил кассету.

– Прикольно.

– Ну теперь жми пуск.

И вот мы молча смотрим на боксеров, сменяющих друг друга на экране; они появляются, будто президенты человечества. Сначала черно-белые: от Джо Луиса до Джонни Феймхона, Лайонела Роуза и Шугар Рэя. Затем цветные – Дымящийся Джо, Джефф Хардинг, Деннис Андрис. В ярких красках техниколора – Роберто Дюран. Канаты натягивались под их весом. Во многих и многих схватках боксеры оказывались на полу, но вновь поднимались на ноги. Такие храбрые и отчаянные нырки.

Ближе к концу кассеты я поглядел на отца.

Жар в его глазах.

Он закрутил звук совсем.

Погладил осторожно мое лицо.

Взял в ладони мои скулы.

Я думал, он что-то скажет о происходившем на экране, как-то прокомментирует. Но он только сидел и держал меня, мое лицо в своих ладонях в темной гостиной.

– Хочу сказать тебе, малыш: у тебя есть характер.

Это было тогда, до начала.

А еще до этого у Пенни Данбар случился такой день, утро, занятие с милой девчушкой по имени Джоди Этчеллз. Это была одна из ее любимых учениц, отстающая из-за дислексии, они занимались дважды в неделю. Страдающий взгляд, рослая, с толстой косой вдоль всей спины.

В то утро они читали под метроном – старый проверенный трюк, – и Пенни встала за словарем. В следующий миг она очнулась от того, что ее трясли.

– Мисс! – призывала Джоди Этчеллз. – Мисс!

– Мисс!

Пенни пришла в себя, увидела лицо Джоди и словарь, упавший в нескольких метрах поодаль.

Бедняжка Джоди Этчеллз. Казалось, она сама сейчас лишится чувств.

– Что с вами, мисс, что с вами?

Зубы у нее были идеально пригнаны друг к другу.

Пенелопа попыталась поднять руку, но почему-то рука плохо слушалась.

– Все хорошо, Джоди.

Ей бы отослать девочку: за помощью, за стаканом воды, да все равно куда, чтобы хотя бы отвлечь. Но нет – и в этом была вся Пенни, – она скомандовала:

– Ладно, открой книгу и найди, ну, слово «бодрый», например? Или «унылый»? Какое лучше?

Девочка, зубы и симметрия.

– Наверное, бодрый.

И она вслух зачитала синонимы:

– Бойкий… бравый… жизнерадостный.

– Хорошо, отлично.

А рука все не двигалась.

Потом школа, день настал в одну из пятниц.

Хартнелл с дружками принялись меня цеплять: прозвучали и «пианино», и «сбацай», и «цыпа».

Они жонглировали аллитерациями, сами того не понимая.

Чубчик у Джимми немного отрос – через несколько дней предстояла стрижка, – Хартнелл успел похудеть и подкачаться. Рот у него был маленький, как щель, прорезь в консервной банке, которую только начали открывать. Вскоре он растянулся в улыбку. Я направился к нему и, набравшись храбрости, заговорил:

– На большой перемене за спортплощадкой: смахнемся.

Лучшая новость, какую ему доводилось слышать.

Затем – ближе к вечеру.

Как она часто делала, Пенни читала детишкам – пока ждали автобусов. В этот раз «Одиссею». Песнь о циклопах.

Рядом мальчишки и девчонки в зеленом и белом. Привычный разбег причесок.

Она читала об Одиссее и как тот перехитрил чудовище в его же логове, и буквы плыли по странице, и ее горло превращалось в пещеру.

Закашлявшись, она увидела кровь. Брызги на бумаге.

Ее потрясла их алость: такая яркая и бесцеремонная. А в следующий миг она вновь оказалась в том поезде, в тот самый первый раз, когда увидела эти книги – эти названия, набранные по-английски.